от впечатлений, охваченные непонятным ощущением.
Было ли то сожаление о чем-то прекрасном, блеснувшем рядом с их жизнью в тихих кельях и мрачных коридорах, такой монотонной и серой?
Высокие ли своды собора и гармония его частей создавали приподнятое и вместе с тем печальное настроение?
Может быть, юную душу томило предчувствие того, что в будущем жажду прекрасного вытеснят мелкие и низменные интересы, светлую дружбу заменят зависть, интриги и предательство, столь обычные в жизни аббата?
Изредка, после уроков и службы в церкви, капетам разрешались игры, и они предавались им до полного самозабвения.
Но Жан Батист? Любил ли он эти игры и прогулки? Кто из товарищей разделял с ним часы досуга, кому поверял заветные думы, и о чем?
Из дошедших до нас воспоминаний о детстве Жана остается впечатление, что в эти годы он любил одиночество: игры и забавы сверстников мало привлекали его.
Музыка была его страстью. Когда под сводами капеллы плыли густые звуки органа, душу Жана охватывал восторг. Случайно услышанная где-нибудь в городе песня надолго запоминалась. Он и сам охотно занимался музыкой.
Много лет спустя, когда Ламарк уже умер, его сын, видимо со слов отца, рассказывал:
«Маленький аббат, как его уже звали, не чувствовал никакого призвания к своему сану. Он завидовал участи своих братьев, возвращение которых в замок после каждой их кампании ознаменовывалось славными праздниками, на которые приглашали всю знать окрестностей. Он восхищался их блестящей формой, их свежим видом, уважением, которым они пользовались. Его взор был прельщен, а воображение не рисовало ему ничего прекраснее эполет. И когда он сравнивал свое печальное возвращение, то видел себя пренебрегаемым, забытым, стоившим в глазах родных так мало, что маленький воротник был для него только предметом отвращения».
И, может быть, красота амьенского собора лишний раз напоминала Жану, что не быть ему рыцарем, как мечталось.
Легко предположить, что с неизмеримо большим интересом он относился к геральдике де Ламарков и де Фонтэн, чем к истории какой-либо церкви. Гербы он знал наизусть. Ведь в них были золотой лев, башня с зубцами из серебряных монет, распростертые птичьи крылья, три красных розы — символы отваги и мужества, которыми славились его деды и прадеды.
Возможно, что воображение подростка занимало сознание древности его рода. Утверждали, что род матери Жана восходил по одной из своих линий до Роберта I, бывшего королем Франции в X веке. А рыцарский род баронов Монэ де Ламарк происходил из провинции Беарн, где в течение многих веков владел обширными поместьями. Это были воинственные горцы, храбро защищавшие южные границы Франции.
В эпоху религиозных войн, в средние века, большая часть членов этой семьи, будучи гугенотами, вынуждена была искать убежища в Испании. Ламарки возвратились на родину только с прекращением жестоких религиозных преследований.
Ничего не известно о вкусах и характере родителей Жана, их влиянии на формирование ума и сердца сына. Мало имеется сведений и о его ранней юности.
Но разве удивительно, что Жан страстно и непрестанно мечтал, чтобы в длинном ряду его предков — беарнских и пикардийских солдат — прибавился еще один — он сам.
А пока Жан Батист должен был довольствоваться пребыванием в иезуитском колледже.
Тогда это учреждение, основание которого восходит к XIII веку, а может быть, и к XII, было в цветущем состоянии. Принятое там бесплатное обучение и хорошая по тем временам постановка его создали солидную репутацию колледжу. Бедные горожане и обедневшие помещики, вроде отца Жана, с радостью отдавали сюда детей.
Иезуиты и сами выискивали способных мальчиков из низших сословий, обучали их с тем, чтобы наиболее одаренных и прилежных сделать со временем преподавателями и воспитателями в монастырях. Пребывание в колледже продолжалось пять — шесть лет. В капелле капеты слушали церковные службы, в колледже они изучали науки.
Первое место занимали древние языки, логика и схоластика. Новые языки не играли заметной роли, ботаникой и зоологией пренебрегали. Зато математика и физика были хорошо представлены, судя по сохранившейся описи учебного оборудования физического кабинета колледжа.
Для того времени в нем было много приборов, опыты с которыми несомненно должны были увлекать школьников: пневматическая машина, колокол для опытов со звуком в безвоздушном пространстве, насос, бесконечный винт Архимеда, один натуральный магнит и еще один искусственный и даже электрическая машина. Здесь были четыре глобуса и семь анатомических таблиц. Не было недостатка и в различных склянках, трубках, сифонах, призмах.
Может быть, опыты в кабинете отвлекали Жана от навязчивых дум о его печальной участи? Вряд ли. Скорее следует предположить совсем другое: очень возможно, что его первые учителя, иезуиты, не прибегали к каким-либо опытам и преподавали физику только умозрительно, без эксперимента.
Из сохранившегося библиотечного каталога амьенского колледжа видно, что учителя Ламарка охотнее всего читали сочинения Декарта, французского ученого (1596–1650). Значит, вслед за ним, они полагали, что математические и физические понятия врождены у человека: с ними он появляется на свет. Поэтому главное — воспитать ясный и отчетливо мыслящий ум, развить мышление. Человек достигает точного знания о природе, учил Декарт, не опытом, а мышлением.
Как знать, не скрашивали ли отвлеченные рассуждения о принципах физики тягостные дни пребывания в колледже для Ламарка?
Пройдут годы… Бывший питомец иезуитов попытается охватить и понять великие законы природы, пренебрегая неясностью, недостаточностью необходимых для того фактов…
И кто знает, не там ли, в сумраке тихих коридоров, бледный мальчик в черной одежде впервые ощутил величие и силу размышлений и потянулся к истине!
Многие источники убеждают в том, что Жан получил в колледже лучшее образование, какое только возможно было по тому времени в пикардийской провинции.
Вместе с другими сыновьями бедняков Жан жил в интернате, учился у иезуитов, скучал во время длинных церковных служб. Но как он со своими мечтами
